Само явление переоценки ценностей достаточно старое и вполне изученное. К примеру, можно вспомнить рассказ Джека Лондона «Буйный характер Алоизия Пенкберна».
«— Подождите, Гриф, — сказал Пенкберн с хорошо разыгранной беззаботностью. — Вы говорите, что они покупают у белых людей только бусы и табак. Прекрасно. Слушайте меня. Они нашли клад, и придется его у них выменивать. Соберите в сторонке всю команду и внушите им, чтобы они притворились, будто их интересуют только пенсы. Понятно? Золотыми монетами они должны пренебрегать, а серебряные брать, но неохотно. Пусть требуют от дикарей одни только медяки.
Пенкберн стал руководить обменом. За пенс из носа Одноглазого он дал десять пачек табаку. Поскольку каждая пачка стоила Дэвиду Грифу один цент, сделка была явно убыточной. Но за серебряные полукроны Пенкберн давал только по одной пачке. От соверенов он вообще отказался. Чем решительнее он отказывался, тем упорнее Одноглазый навязывал ему их. Наконец, с притворным раздражением, как бы делая явную уступку, Пенкберн дал две пачки за ожерелье из десяти соверенов.
— Преклоняюсь перед вами! — сказал Гриф Пенкберну вечером за обедом.
— Ничего умнее не придумаешь! Вы произвели переоценку ценностей. Теперь они будут дорожить пенсами и навязывать нам соверены.»
То есть — ничего принципиально нового в области изменения отношения к тому или иному социальному объекту — нет.
Просто интересно то, что такие работы появляется именно сейчас.
Кстати, если уж говорить о значимой цельности такого рода манипуляций общественным мнением, то наиболее полно это отражено в работе Сергея Кара-Мурзы «Манипуляция сознанием», (Другой вопрос, что эту книгу читали далеко не все те, кто восхищается значимостью статьи про «Овертона»).
Хотя и Кара-Мурза поступает несколько некорректно. То есть, он вполне уверенно критикует и развенчивает антисоветские политико-социальные мероприятия, но, стоит зайти речи о влиянии ползучего клерикализма, как его тон тут же становится осторожным и мягким.
Хотя именно на агрессии клерикализма и может быть показан наиболее ярко упомянутый эффект.
Сначала клерикализм был чем-то постыдным, античеловечным, возможным только старым старушкам и людям с травмированной психикой. Затем — он стал предметом научного изучения и массы статей нашей дорогой люмпен-интеллигенции. Потом — возникло отношение, как к чему-то нехорошему, но допустимому в принципе.
Выделю главное: «Окно Овертона» — явление, которое определяется наличием десакрализации и легитимизации явлений, которые были до определенного момента резко табуированы в обществе вплоть до полного запрета. Кроме того, такого рода табу определялось как историческими субъективными особенностями общества, так и объективными, основанными на тех или иных законах социального развития.
Но самое главное, как всегда, осталось за кадром.
А самое главное заключается в том, что любая система социальных табу всегда является системой балансной, где каждый факт табуирования определяется не только запретом на выполнение какого-то действия, но и прямым требованием выполнения его антагониста.
Более того, те поля, те зоны изменения валидности, которые высвечиваются в окне Овертона, всегда работают в группах. То есть, невозможно, например, выделить только одно окно (по тому же каннибализму), не переоценив какой-то другой области табуирования.
И начинают работать смысловые весы.
Например, чтобы легитимизировать гомосексуализм, требуется серьезная работа не только в окне Овертона, но и в окне Кара-Мергена — то есть, требуется делегитимизировать, сделать социально неприемлемым такое явление, как традиционный секс, традиционную семью.
А как это можно сделать?
Да запросто! Чем и пользуются те кто впоследствии открывает Окно Овертона.
Например — создать в социуме миф о вторичности женщины, о ее зависимости от мужчины. Вспомним тот же библейский миф о происхождении женщины из ребра мужчины!
Или утверждение той же библии о том, что «женщина — сосуд скудельный», то есть, «хрупкий, ломкий, непрочный, второсортный».
Опять же в религиозных текстах подчеркивается «нечистота» женщины в дни критические, в дни месячных циклов.
Кстати же и определенные формы существования мужчин в социуме вполне уверенно навязывают близость именно мужчин к мужчинам и женщин к женщинам — существование, к примеру, в монастырях. Что, замечу, во многих социальных культурах позиционируется, как сугубо положительный образ. А всякое стремление к сближению разнополых существ регламентируется, как нарушающее табу во всех случаях, кроме законно прописанных.
Точно так же — феминизация начинает позиционироваться чем-то однозначно верным, позитивным. И все это на фоне того, что «весь мир ополчился на бедных женщин старается их закабалить и унизить». (Тут можно сослаться на классическую книгу Клариссы Эстес «Бегущая с волками».)
Совершенно аналогичное явление происходит при насаждении в рамках «окна Овертона» философии и социальной доктрины крайнего национализма и фашизма. Что нужно сделать, чтобы на фоне этого «чего-то» фашизм уже не рассматривался, как агрессивная и человеконенавистническая идеология, насаждаемая олигархическим капиталом в форме национальной нетерпимости и национальной исключительности? Да создать негативное представление о любых проявлениях антифашистской и антиолигархической деятельности. Равно как и активизация интереса и симпатий к фашизму на том основании, что фашизм — противопоставление социализму, а социализм в лице Сталина — намного страшнее и опаснее фашизма.
Кстати, не худо бы вспомнить и еще один пример такого рода переоценки ценностей. Из великой книги Соловьева «Повесть о Ходже Насреддине»:
«Кадий в это время мысленно подбирал слова, которые бы могли наилучшим образом свидетельствовать о полной законности сделки, выражая примерное равенство вкладов с обеих сторон.
— Доходное озеро и принадлежащие к нему сад и дом, — сказал он многозначительным, каким-то вещим голосом и поднял палец. — Очень хорошо, запишем! — он подал повелительный знак писцу. — Запишем в таком порядке: дом, сад и принадлежащий к ним водоем. Ибо кто может сказать, что озеро — это не водоем? С другой стороны: если упомянутые дом и сад принадлежат к озеру или, иначе говоря, — к водоему, ясно, что и водоем в обратном порядке принадлежит к дому и саду. Пиши, как я сказал: дом, сад и принадлежащий к ним водоем!
По ловкости это был удивительный ход, сразу решивший половину дела: простой перестановкой слов озеро волшебно превратилось в какой-то захудалый водоем, находящийся в некоем саду, перед некиим домом. В общей стоимости такой усадьбы главная доля падала, конечно, на дом, затем — на сад, а водоем только упоминался — так, для порядка, ибо сам по себе даже не заслуживал отдельной оценки.
Стоимость имущества одной стороны уменьшилась во много десятков раз. Но сделка все еще заметно кренилась влево. Чтобы окончательно выровнять ее, многомудрый кадий приступил к исследованию имущества другой стороны.
И здесь воспоследовал его новый победоносный удар:
— Узакбай, сын Бабаджана, скажи, какое имя носит находящийся в твоем обладании предназначенный тобой к обмену ишак?
— Я всегда называл его Пфак-Пузырь.
— Пфак! Пузырь! — воскликнул кадий. — Какое низменное, отвратительное имя для столь драгоценного животного, в обмен на которое ты получаешь целое богатство! Не будет ли разумным дать ему другое, благородное, звучное имя: если уж не Олтын-Золото, то хотя бы Кумыш-Серебро?
— Можно и так, — согласился Ходжа Насреддин, схвативший на лету мысль кадия. — Мне все равно, а ему и подавно.
— Пиши! — обратился кадий к писцу. — Пиши: упомянутое имущество — дом, сад и принадлежащий к ним водоем со стороны Агабека, сына Муртаза, передаются Узакбаю, сыну Бабаджана, в обмен со стороны последнего на Кумыш-Серебро, весом… А скажи, Узакбай, — в упоении гордым торжеством старый кадий возвысил голос до трубного звука, — скажи, сколько он весит, твой ишак?
— Да пуда четыре весит.
— Мне нужен точный вес.
— Пусть будет четыре пуда и семь с половиной фунтов — за счет безделья и сожранных лепешек.
— Пиши! — вострубил кадий, повелевая писцу. — Обменивается на серебро, весом в четыре пуда и семь с половиной фунтов, о чем и составлена мною, кадием Абдурахманом, сыном Расуля, настоящая запись в полном соответствии с законом и ханскими повелениями!
Ходжа Насреддин смотрел на кадия с удивлением: это была работа хотя и в пройдошестве, но подлинного мастера, и нельзя было ею не восхищаться».
(В.Соловьев, «Очарованный принц»).
Фактически, любая попытка сделать черное белым основывается на процессе максимального очернения белого. Чтобы на его фоне черное казалось… не таким уж и черным.
Помните, в рассказах о Бирбале, визире падишаха Акбара, был момент, кода падишах ставит своим приближенным задачу об укорочении нарисованной черты?
Он нарисовал на песке линию и приказал сделать ее короче, не прикасаясь к ней, не стирая ее.
Бирбал просто начертил рядом еще одну, гораздо длиннее первой и сказал: «О, шахиншах! Теперь твоя линия стала короче моей!»
Вот-вот.
Чтобы тот же Гитлер стал условно «хорошим», надо его противника (к примеру Сталина) сделать максимально плохим. Чтобы гомосексуалистов, религиозных мракобесов и людоедов превратить в легитимных и уважаемых членов социума, нужно сделать их антиподов в глазах публики исчадиями ада, врагами природы, уродливыми чудовищами.
А дальше… правильно, дальше работает как раз «окно Овертона».
Так что если вы видите в СМИ осуждение или критику какого-либо явления,будьте готовы что вам вскоре предложат "прогрессивную альтернативу"
Источник:karamergen.livejournal.com
Комментарий редакции "Закон Времени": Беда данной аналитики в том, что автор опирается на представление о мире как "борьбы противоположностей" чёрное и белое. От того сосредотачивает внимание на вещах совсем не важных для понимания сути проблемы. Проблема не в том, что пытаются навязать вместо одного что-то другое. Проблема в Мере. Есть некое явление, и это явление стараются описать и принять на веру либо максимально влево (в белом цвете), либо максимально вправо(в чёрном цвете), когда истина всегда по середине. Типичные масонские манипуляции сознанием, которое не умеет находить истину в Правде.
К примеру автор утверждает: Кстати же и определенные формы существования мужчин в социуме вполне уверенно навязывают близость именно мужчин к мужчинам и женщин к женщинам — существование, к примеру, в монастырях. Что, замечу, во многих социальных культурах позиционируется, как сугубо положительный образ. А всякое стремление к сближению разнополых существ регламентируется, как нарушающее табу во всех случаях, кроме законно прописанных.
То, что мужчины ищут соборный интеллект это не есть плохо, это хорошо. Вопрос в другом, смогут ли женщины признать право такое за мужчиной. В толпо-"элитарном" невольничьем строе такого право у мужчины нет, ибо скрытый матриархат против. Это совсем не значит, что мужчина уйдет в монастырь, уход в монастырь это глупость до которой довели когда-то желание мужчин трудиться в соборном интеллекте, подменив понятия. Всё гениальное просто, нужно совместить предопределение мужчины творить на благо Творца и мироздания с предопределением женщины стать матерью и со своими возможностями помочь Творцу и Вседержителю. А нам советуют "горе-аналитеги" (либо дураки, либо враги народа) боятся своего выбора, и верить в мифы о хорошей жизни ими же созданных.
