На днях мы, наконец, закончили с первым натиском американцев на проблему обороны от стратегических баллистических ракет. И получилось по-своему символично: успели к 50-летнему юбилею высочайшего триумфа нашей науки и техники – первому в мире перехвату головной части баллистической ракеты.
4 марта 1961 года противоракета В-1000 сбила головную часть баллистической ракеты Р-12. Произошло это в процессе испытаний экспериментальной системы противоракетной обороны «А», созданной под руководством Генерального конструктора Г.В. Кисунько для практического доказательства возможности такого перехвата и отработки технических средств, способных его осуществить. Эти самые технические средства располагались на полигоне ГНИИП-10, более известном в народе как Сары-Шаган, построенном специально для системы «А» в казахстанской пустыне Бетпак-Дала возле озера Балхаш. Ракеты-цели запускались с Капустина Яра.
Я уже говорил однажды, что этот перехват, с точки зрения сложности и громадности созданной системы, – событие не менее великое, чем первый пилотируемый космический полёт. Я считаю, что – более. И сейчас постараюсь объяснить своё мнение.
Не буду живописать подробно, так как у меня уже есть группа статей по этому вопросу, и я их так или иначе на блог выложу. Вот тогда и будут картинки, а сегодня – обойдёмся. Задача у меня сегодня другая. Сегодня будем смотреть, так сказать, глобально.
***
Американцы для своих систем, от «Найк-Зевс» до «Сейфгард», приняли схему, в которой стрельбовой локатор был один. Это значит, что положение цели и ракеты определяются в сферической системе координат: азимут (угол к направлению на север), угол места (угол между горизонтом и целью) и дальность. При таком способе точность измерения координат ограничена максимально достижимой узостью луча: увидев на экране РЛС отметку цели, мы можем утверждать лишь то, что она находится внутри конуса луча РЛС.
А какой величины сечение этого конуса на дальности, скажем, 500 км? Значительной величины, уверяю вас. До угловых секунд её снижать не умеют до сих пор. А знаете, что будет, если мы возьмём, скажем, луч с раствором в 30 угл. мин. (это довольно неплохой показатель)? Получится, что на расстоянии в 500 км сечение этого луча будет иметь диаметр около 4,4 км! А на 250 км, когда уже всерьёз пора наводить противоракету, – 2,2 км, что тоже немало.
Я совсем не специалист в радио вообще и в радиолокации в частности. Наверное, имеются средства для более точного определения местонахождения цели внутри луча. Думаю, это может достигаться какой-то хитрой алгоритмией обработки сигнала; а может быть, есть и аппаратурные ухищрения.
Как бы то ни было, до 1955 года (обсуждение вопроса о создании ПРО началось в СССР в 1953-м) описанное выше обстоятельство было одной из причин, по которым многие маститые специалисты считали идею сбития БР чушью, ненаучной фантастикой. Они называли это «попасть снарядом в снаряд» и полагали сей афоризм исчёрпывающим ответом на энтузиазм сторонников ПРО.
А в 1955-м специалисты КБ-1 под руководством Григория Васильевича Кисунько предложили схему с тремя локаторами-дальномерами.
Это называлось – триангуляция, или метод трёх дальностей. Суть состояла в том, что каждый из трёх локаторов, установленных в углах равностороннего треугольника, измеряет одну координату цели – дальность. А затем по трём дальностям математически рассчитываются координаты цели в том виде, в каком они нужны для стрельбы.
Было научно, расчётно доказано, что требуемую точность метод обеспечивает. На основании этого было принято решение о разработке экспериментальной системы «А» и строительстве полигона для её воплощении в металле и алгоритмах. Кисунько был назначен Генеральным конструктором, и началось…
Итак, стрельбовой комплекс включал не одну РЛС, как у американцев, а три. Но на эти локаторы – их назвали РТНами, радиолокаторами точного наведения, – нельзя было, конечно, вешать ещё задачу первичного обнаружения. Для этого в составе системы имелась отдельная РЛС – так же, как и в американских проектах. Так же, как в нашей первой системе противосамолётной оброны С-25.
Теперь мы можем назвать основные узлы системы «А». Это были:
– станция дальнего обнаружения, рубеж какового был задан – 1500 км (при разработке боевой системы он был увеличен сразу до 5000 км);
– три РТНа, которые тоже должны были видеть очень, очень далеко: они должны были на дистанции порядка 700 км уже брать цель на автосопровождение;
– стартовые позиции противоракет (ПР) с двумя ПР на каждой;
– РЛС визирования ПР (РСВПР) – на каждой стартовой площадке. РСВПР нужна была потому, что РТНы, которые будут наводить ПР, смотрят в сторону цели и потому в первые секунды не могут видеть стартовавшую ПР. Её кто-то должен ввести в луч РТНа, и этот «кто-то» – РСВПР;
– станция передачи команд на ПР, тоже на каждой стартовой позиции;
– главный командно-вычислительный пункт (ГКВП), который получает информацию от всех этих средств и всеми ими управляет.
Вот как, вкратце, работала система.
РЛС обнаружения засекала цель. Некоторое время её вела, выдавая данные в ГКВП, где на цифровой ЭВМ по отдельным местоположениям цели рассчитывалась её траектория. После того, как траектория была «завязана», ЭВМ передавала данные целеуказания на РТНы. Они поворачивались, куда им сказано, и, в свою очередь, ловили цель.
Поймав, передавали данные на ЭВМ, которая уточняла траекторию. А потом – назначала точку встречи ПР с целью, выдавала на стартовые площадки углы разворота пусковых установок, давала команду на старт ПР. Станция визирования выводила противоракету в луч РТНа, теперь он видел не только цель, но и свою ПР. Видел – и докладывал координаты в ЭВМ ГКВП. А в ней складывалась уже вся картина: вот цель, вот ПР, надо, чтобы вторая встретилась с первой. И ЭВМ вырабатывала команды управления ПР, которые передавались на борт станцией передачи команд.
Финалом работы была команда на подрыв боевой части противоракеты, которую тоже выдавала ЭВМ ГКВП.
Других ЭВМ в системе «А» и не было.
…В стране только что было завершено создание С-25 – системы ПВО Москвы. Это была первая наша зенитная ракетная система, и в ходе её проектирования и изготовления пришлось решить массу научно-технических проблем, не имевших аналогов в прошлых работах. Это была настоящая «большая система», но что была её задача по сравнению с задачей системы «А»! Я ни в коем случае не посягаю на величие С-25; я просто предлагаю сравнить характеристики целей.
Головная часть МБР имеет эффективную поверхность рассеяния, на два, а то и три порядка меньшую, чем ЭПР бомбардировщика, по которому работала С-25. А ведь засекать её надо было на расстояниях, в несколько раз бОльших. Скорость ГЧ, грубо говоря, минимум в 10 раз больше скорости дозвукового бомбардировщика, против каковых предназначалась С-25. Такой задачи, как «завязка траектории», у С-25 попросту не было. Наконец, всё время перехвата ГЧ БР укладывается в несколько минут, из коих время полёта противоракеты и, соответственно, управления ею – меньше минуты. А время нахождения ГЧ в зоне поражения ПР – вообще насколько миллисекунд…
Поэтому.
Радиолокаторы системы «А» должны были иметь беспрецедентную мощность излучающих устройств и чувствительность – приёмных. РТНы впервые в нашей истории имели импульсную мощность в десятки мегаватт, а чувствительность их приёмных устройств достигала 0,1 ТРИЛЛИОННОЙ доли ватта. Кроме того, локаторы должны были выдавать информацию в цифровом виде.
Противоракета В-1000 должна была нести боевую часть весом полтонны – это много, но вполне «в рамках». Но вот средняя скорость нужна была – 1000 м/с, а максимальная превышала 1500 м/с. А ещё было чрезвычайно жёсткое требование по времени готовности к старту – 30 секунд. Гироскопы, например, должны были успеть за это время набрать 40 000 об/мин и сформировать сигнал готовности…
Вся эта селекция цели, завязка траектории и прочие операции требовали беспрецедентно мощной алгоритмии, которую уже нельзя было, как в С-25, реализовать в аппаратных схемах. Для «А» была разработана цифровая ЭВМ М-40, отличавшаяся большим количеством и эффективной организацией каналов связи. «Классические» характеристики этой ЭВМ – быстродействие, объём постоянной и оперативной памяти – я бы не назвал высочайшими на мировом уровне ЭВМ того времени. Но, насколько я знаю, это был первый в мире пример использования ЭВМ в качестве средства управления объектом, да ещё объектом огромной сложности. До этого ЭВМ воспринимались и использовались лишь как средство автоматизации сложных, объёмных вычислений. Напомню, это были 1950-е годы… Придание вычислительной машине функций управления процессами в сложнейшей системе, я считаю, было настоящим прорывом, сравнимым с научным открытием.
Наверное, система «А» была всё же не самым первым, в формальном смысле, случаем использования ЭВМ как средства управления. Но масштаб и сложность объекта управления были гигантскими. В то время мы в этой области далеко опережали всех на этом шарике…
Алгоритмию, заложенную в ЭВМ систему «А», я уже назвал беспрецедентно мощной. Она реализовала процессы вычислений и управления, которые сами по себе были новым словом в науке. Ещё добавлю: не надо забывать о том, что ЭВМ была ламповая. Это значит, что наработка на аппаратурный сбой, да и на отказ, у неё составляла всего несколько минут. Понятно, что этого нельзя было допустить, и в состав матобеспечения входили многочисленные алгоритмы поддержания работоспособности – от функционального контроля собственных узлов и систем-абонентов до управления аппаратными резервами и восстановления сбившегося вычислительного процесса.
Наконец, линии связи. Я так думаю, что никаких вообще линий цифровой связи у нас в стране тогда не было. А тут надо было сделать протяжённые, высокоскоростные, высоконадёжные линии передачи импульсов.
То есть тоже беспрецедентно.
О протяжённости можно судить по тому, что сторона треугольника, на котором располагались РТНы, равнялась 170 километрам! А ещё где-то стоял «Дунай» дальнего обнаружения, стартовые площадки… И всё это было связано с ГКВП.
О быстродействии можно судить по тому, что главный сигнал системы «А» – сигнал на подрыв боевой части ПР – надо было выдать с точностью до 3 миллисекунд. А о надёжности – по тому, что в линии связи допускалось потерять только один импульс из миллиона…
Требования были выполнены в системе передачи данных на базе радиорелейных линий связи, и её главный конструктор Фрол Петрович Липсман, наряду с другими «центровыми» разработчиками системы «А», стал лауреатом Ленинской премии.
***
Вот, граждане. Вот такую систему удалось создать нашим спецам и промышленности в 1950-е годы. Это были титаны… страна тогда рождала титанов. И мы обгоняли Штаты в области противоракетной обороны лет, наверное, на восемь, а то и на десять. Мы им и потом не особо уступали, но отчётливое лидерство было утрачено. Здесь не место разбираться, почему. Скажу лишь, что некоторые участники тех работ утверждают, что дело было в затянувшемся соревновании с конкурирующими проектами, когда годами не принимались нужные решения. А потом всё-таки выбрали А-35, разработанную на базе научно-технического задела экспериментальной системы «А». Собственно говоря, являющуюся её прямым развитием.
***
Осталось сказать несколько слов о самом перехвате.
Я вот на что хочу обратить внимание. То, что произошло 4 марта 1961 года, было не просто перехватом, но именно сбитием нападающей БР. Потому что головная часть БР не просто попала в зону действия боевой части противоракеты, а была реально разрушена взрывом.
Это принципиально. Я писал, что в июне 1962-го «Найк-Зевс» перехватил ГЧ МБР «Атлас». Вообще в том году у «Зевсов» случилось три успешных перехвата; но я не могу назвать это сбитием. Противоракеты не несли заряда – он же у них предусматривался только атомным, – и перехваты были зачтены по данным внешних измерений. А я вам так скажу: головка БР – штука исключительно крепкая. Она, может быть, и выдержала бы близкий атомный взрыв…
А наша В-1000 с очень хитрой боевой частью главного конструктора Козорезова разнесла ГЧ в куски, и эти куски были подобраны и изучены, и было точно установлено, что разрушение ГЧ стало следствием именно воздействия на неё поражающих элементов боевой части ПР.
Как говорят, почувствуйте разницу…
И, для очистки совести, скажу ещё раз то, что уже говорил: точность выхода в точку встречи у ПР с обычной БЧ должна быть многократно выше, чем у ПР с ядерной БЧ. Наша система, вся система «А», работала в несколько раз точнее системы «Найк-Зевс».
Понимаете, именно это и собирался сделать Кисунько со своей триангуляцией! Собирался – и сделал.
Более того. Кисунько, как Генеральный конструктор всей системы, сделал это даже не 4 марта 1961-го, а раньше – 24 ноября 1960-го. Противоракета пришла в нужное время в нужное место с нужной точностью – ГЧ Р-12 оказалась в пределах заданного радиуса поражения. И подрыв боевой части был произведён, когда надо, но вот сама боевая часть подкачала. В этот раз на В-1000 стояла БЧ другого конструктора, выполненная по другой схеме. Схема эта была более простой, чем у Козорезова, но оказалась менее эффективной. Потом пуски шли только с козорезовской боевой частью.
Но система-то, вся эта громадина, она сработала! По американским критериям – зачёт! А по нашим – нет.
Опять скажу: оцените разницу в подходах…
***
…Очень надеюсь, что сумел объяснить, не побоюсь громкого слова, величие свершения, которое мы сегодня чествуем как юбилей первого в мире противоракетного перехвата. Что скажете – можно сравнить с полётом Гагарина?
Источник: bwana.ru
