Оправдывая предателей и шкурников всех мастей, либерал обычно говорит о необходимости войти в его положение, мол ситуация была непростая, он был поставлен перед выбором и прочее, и прочее.

И еще они смеются над всякими ватниками, которые живут не рефлексируя, без всяких раздумий, потому что мотивация у мужика прямая и несгибаемая как стальной лом.

Есть такой старый советский анекдот – «Морячок в увольнении не рассчитал силы в борьбе с алкоголем и, возвращаясь на свой корабль, упал в лужу. Пытается встать, но никак не получается. Сердобольные прохожие пытаются ему помочь, а он бормочет: «Женщин и детей спасайте, я сам выплыву».

В то время это было смешно. А сейчас немного грустно.

В начале шестидесятых, писателями Стругацкими, властителями душ, тогдашней интеллигенции, была написана повесть «Далекая Радуга» с весьма незамысловатым сюжетом.

На далекой планете физики с Земли устроили научный полигон для изучения чего-то крайне важного, но весьма опасного. Ну и доигрались.

Эксперимент вышел из-под контроля, и планете осталось жить 36 часов.

Большой пассажирский звездолет был на подходе, но не успевал, а на космодроме стоит маленький десантный корабль, в который все не поместятся.

Ситуация стара как мир – корабль тонет, а шлюпка всего одна.

А на планете, кроме собственно ученых и обслуживающего персонала, масса всяких гостей с семьями.

Ясное дело, собралось, как бы сейчас сказали, гражданское общество на митинг, решать один единственный вопрос – «кому улететь, а кому умереть?»

И первым делом выступил главный от физиков, которые и устроили этот конец света.

«— Самое ценное на Радуге — это наш труд. Мы тридцать лет изучали дискретное пространство. Мы собрали здесь лучших нуль-физиков Земли. Идеи, порожденные нашим трудом, до сих пор еще находятся в стадии освоения, настолько они глубоки, перспективны и, как правило, парадоксальны. Я не ошибусь, если скажу, что только здесь, на Радуге, существуют люди — носители нового понимания пространства и что только на Радуге есть экспериментальный материал, который послужит для теоретической разработки этого понимания. Но даже мы, специалисты, неспособны сейчас сказать, какую гигантскую, необозримую власть над миром принесет человечеству наша новая теория. Не на тридцать лет — на сто, двести… триста лет будет отброшена наука.
    Ламондуа остановился, лицо его пошло красными пятнами, плечи поникли. Мертвая тишина стояла над городом.
    — Очень хочется жить, — сказал вдруг Ламондуа. — И дети… У меня их двое, мальчик и девочка; они там, в парке… Не знаю. Решайте.
    Он опустил мегафон и остался стоять перед толпой весь обмякший, постаревший и жалкий.
    Толпа молчала. Молчали нуль-физики, стоявшие в первых рядах, несчастные носители нового понимания пространства, единственные на всю вселенную. Молчали художники, писатели и артисты, хорошо знавшие, что такое тридцатилетний труд, и слишком хорошо знавшие, что никакой шедевр неповторим. Молчали на грудах выброшенной породы строители, тридцать лет работавшие бок о бок с нулевиками и для нулевиков. Молчали члены Совета — люди, которых считали самыми умными, самыми знающими, самыми добрыми и от которых в первую очередь зависело то, что должно было произойти.»

Не правда ли узнаваемый образ. Даже в далеком и прекрасном завтра интеллигент представлялся таким, каким мы его видим сегодня.

И конечно нашелся человек – командир десантного звездолета, который за всех всё и решил, не прибегая к помощи гражданского общества.

  «Он подошел к Ламондуа и взял у него мегафон. Кажется, Ламондуа этого даже не заметил.
    — Видите ли, — проникновенно сказал Горбовский в мегафон, — боюсь, что здесь какое-то недоразумение. Товарищ Ламондуа предлагает вам решать. Но понимаете ли, решать, собственно, нечего. Все уже решено. Ясли и матери с новорожденными уже на звездолете. (Толпа шумно вздохнула). Остальные ребятишки грузятся сейчас. Я думаю, все поместятся. Даже не думаю, уверен. Вы уж простите меня, но я решил самостоятельно. У меня есть на это право. У меня есть даже право решительно пресекать все попытки помешать мне выполнить это решение. Но это право, по-моему, ни к чему. В общем-то товарищ Ламондуа высказал интересные мысли. Я бы с удовольствием с ним поспорил, но мне надо идти.»

По сути дела, капитан сказал: «Я принял решение, а того, кто попытается помешать – пристрелю как собаку».

«Горбовский сунул мегафон одному из членов Совета и подошел к Матвею. Матвей несколько раз крепко ударил его по спине. Они смотрели на тающую толпу, на оживившиеся лица, сразу ставшие очень разными, и Горбовский пробормотал со вздохом:

    — Забавно, однако. Вот мы совершенствуемся, совершенствуемся, становимся лучше, умнее, добрее, а до чего все-таки приятно, когда кто-нибудь принимает за тебя решение…»

Эта повесть о светлом грядущем была опубликована в 1963 году. Критики изошли на дифирамбы в адрес общества будущего. Дескать, непростая ситуация, но выбор был сделан правильный. Какое будет чудесное время, какие будут замечательные люди, показан нравственный ориентир на двести лет вперёд.

А вот чему я стал свидетелем через два года, после первой публикации этой повести.

В Ленинграде на обычной воскресной гонке яхт – класса «Дракон» случилось маленькое кораблекрушение.

На подходе к первому поворотному знаку обычно возникает толкучка, вот две яхты и столкнулись. Одну подняло на волне, а вторая врезалась ей носом в наветренный борт ниже ватерлинии.

Дыра размером 1,40 м (сам замерял). Благодаря чугунному фальшкилю весом 900 кг и отсутствию переборок, утопление произошло на счет раз.

Баковый матрос (он готовился ставить спинакер) мгновенно перескочил на соседнюю лодку, а шкотовый с рулевым вступили в дискуссию на тему – «Кто последний покидает корабль?»

Обсуждали не «Кто должен?», а «Кто имеет право».

Произошла забавная нравственно-правовая коллизия. На этой гонке штатный капитан выполнял функции шкотового матроса, который в свою очередь сидел на руле.

То есть один имел право вообще, а другой в этот момент.

Дискуссия кончилась тем, что яхта ушла на дно у наших героев из-под ног в один бульк, а их тут же из воды вытащили на борт соседи.

Потом все долго смеялись.

Но в отличие от наших либералов, имели на это полное право.

Яхт клуб был от нашего института, который кроме гражданской специальности давал звание инженер-лейтенанта, а курсантские сборы проходили на базе подводных лодок в Лиепае.

В общем, самые обычные люди, из XX века.

Точно такие же, как моряки и специалисты ценой своей жизни, спасшие недавно подводную лодку «Лошарик». У них не было необходимости делать свой выбор. Они его сделали еще в XX веке.

И думаю эти люди ничем не хуже, чем те, кто, по мнению Стругацких, будут жить в веке XXII.

Источник: Афтершок