Александр ПЫЖИКОВ, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник РАНХиГС
Александр ПЫЖИКОВ, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник РАНХиГС
В 1990-е годы в России предпринята попытка обустройства отечественной экономики в соответствии с либеральными рецептами. Итоги этой эпопеи вплоть до сегодняшнего дня воспринимаются неоднозначно. Не утихают споры о том, насколько оправданным было резкое погружение в капиталистический «омут». В этой связи целесообразно обратиться к дореволюционному опыту. Тем более что в правление Александра II Россия уже переживала нечто подобное. После отмены крепостного права в 1861 году группа либералов-экономистов решила форсированно насадить в стране капитализм, а потому параллели с той эпохой весьма поучительны.
Великие реформы
Поражение в Крымской войне 1853–1856 годов в немалой степени стало стимулом преобразований, вошедших в историю под названием «Великие реформы». В экономической части их идеологами выступил круг молодых чиновников, среди которых ведущую роль играл министр финансов М.Х. Рейтерн. Взгляды либеральной группировки в верхах определялись следующим образом: «они не допускали никакого контроля ни над кем и ни над чем; все должны быть свободны, как птицы; правительство не должно быть ни хозяином, ни режиссёром, ни суфлёром, ни даже зрителем, выражающим одобрение или порицание, а должно удалиться с арены…» Образцом служил западный опыт, опиравшийся на либеральную классику, ради духа предприимчивости отбрасывались все общественные отношения, а для каждого лица открывалось свободное, ничем не ограниченное поле к улучшению своего материального благосостояния. В соответствии с этими принципами в стране произошли стремительное расширение железнодорожной сети, учредительство банков. Напомним, эти достижения вызывают восхищение у многих. Однако восторженные оценки, как правило, в недостаточной степени останавливаются на далеко не праздном вопросе: во что обошёлся стране перевод экономики на капиталистические рельсы? Или какова стоимость преобразований, проведённых по либеральным предписаниям?
Железные дороги
Попробуем проиллюстрировать это на примере железнодорожного строительства, с которым связывались особые надежды по развитию частной инициативы. Однако быстро выяснилось, что её практическое проявление порождает массу негативных последствий, малозаметных на стадии теоретических рассуждений. Речь о небывалой волне злоупотреблений, по сути, извративших предпринятые начинания. О её масштабах мы имеем достаточное представление благодаря подробным воспоминаниям, оставленным современниками того экономического «расцвета». Парадоксально, но старт невиданной коррупционной вакханалии дал сам министр финансов, а точнее, его, вне всякого сомнения, благие намерения. Увлечённый приобщением в железнодорожную отрасль энергичных частников, он предоставил своему старому знакомому Г. фон Дервизу концессию на одну линию, гарантировав весь выпуск облигаций. Протеже Рейтерна не замедлил начать с ними операции на Берлинской бирже: итогом стало быстрое превращение Дервиза в мультимиллионера, что в конце концов плачевно отразилось на его психическом здоровье. Горизонты стремительного обогащения произвели в элитах эффект разорвавшейся бомбы. За право получить концессии на постройку линий разгорелась борьба, лоббистами в которой выступали члены правительства и аристократия. Не стесняясь, они продвигали интересы компаний, состоявших, как правило, из сомнительных личностей. Каждый подрядчик имел тайного или явного высокопоставленного покровителя-акционера. Например, для братьев Башмаковых – это министр внутренних дел П.А. Валуев; для Полякова – министр почт и телеграфов И.М. Толстой; для Губонина – министр двора А.В. Адлерберг; для Ефимовича – фаворитка государя княжна Е.Ю. Долгорукая и т.д. Современникам той поры Зимний дворец напоминал лавку, где велась едва прикрытая торговля концессиями и подрядами. Очевидцы свидетельствуют: «сам император Александр Николаевич находил вполне естественным, что люди, к нему близкие, на его глазах обогащались с помощью разных концессий и т.д., – если не они, так другие, почему же не те, к кому он благоволил?»
Протяжённость рельсовых путей в годы акционерного бума, конечно, резко выросла: с 1866 по 1880 год было выдано 53 концессии и образовано 43 акционерных общества, а сама сеть увеличилась с 3,8 до 22,9 тысячи вёрст. Однако производственные хлопоты несильно занимали ходатаев о строительстве. Невольно ловишь себя на мысли, что сооружение железных дорог рассматривалось лишь в качестве инструмента для грандиозных финансовых афер, обогащавших элиту. В этом убеждает тот факт, что никто не собирался выполнять предусмотренных договорами обязательств. Не требовалось разрабатывать подробные проекты, на скорую руку сочинявшиеся в петербургских кабинетах. Зато в правило вошло значительное завышение стоимости предполагаемых работ, поскольку от их объёма напрямую зависела величина облигационного капитала, запускаемого в биржевой оборот. К тому же концессии выдавались с так называемыми оптовыми контрактами, т.е. власти, определяя общую сумму затрат, разрешали привлекать к строительству подрядчиков. Поэтому сразу после утверждения сметы учредители искали такого подрядчика, который брался построить дешевле установленной цены: разумеется, чем существеннее была разница, тем больше оседало в карманах концессионеров; причём к дележу приступали ещё до начала работ.
В результате практически все дороги сдавались недостроенными, безобразного качества, и как следствие – высокая аварийность. На некоторых ветках вдоль полотна под откосами лежали свалившиеся платформы, вагоны, локомотивы, которые долго не убирали. Непрекращавшиеся сведения об инцидентах утомляли даже Александра II, наложившего на одном из докладов главы МПС резолюцию: «Грустно, что почти дня не проходит без происшествий». Кульминацией в череде аварий стало страшное крушение на Одесской железной дороге в 1875 году, где сгорел воинский эшелон, были большие жертвы. Как указывало Военное министерство, больше половины российских путей находятся в состоянии, когда подобная катастрофа могла повториться в любой день. К слову, учредители железнодорожных частных компаний периодически домогались казённых субсидий для устранения недочётов, облекая банальную корысть в презентабельную обёртку: поддержать частный бизнес. К примеру, под этим флагом общества Рязанско-Козловской и Московско-Рязанской дорог добились соответственно четырёх и трёх миллионов рублей для устранения неполадок, не желая расходовать какие-либо собственные средства. Но эти дополнительные бюджетные выплаты мало что меняли. Впоследствии казне приходилось фактически достраивать дороги, затрачивая на их техническое состояние большие суммы, тем самым убытки от эксплуатации низкокачественных активов ложились целиком на государственные плечи. Достаточно сказать, что за строительство железнодорожной отрасли по либеральным рецептам государство расплачивалось все 1880–1890-е годы (списанные казной частные долги достигли почти 1,5 млрд руб.). Если вдуматься, то эта гигантская сумма соизмерима с выкупными платежами крестьянства за землю, полученную по реформе 1861 года: к началу ХХ столетия крестьянство уплатило за неё примерно столько же!
Что касается поступавшего в отрасль иностранного капитала, то он обслуживал главным образом финансовый спекулятивный оборот, а не строительные нужды. В руках железнодорожных королей зарубежные инвестиции превратились в инструмент обогащения избранных, с одной стороны, и обирания казначейства – с другой. Не стоит забывать: проявление «благотворной» частной инициативы происходило за счёт государственных гарантий. В то же время легко достававшиеся прибыли отнюдь не вкладывались в какой-либо российский бизнес, а, как правило, изымались из денежного оборота страны и выводились за границу. Только за 1866–1875 гг. на иностранных биржах (преимущественно Берлинской) было реализовано облигаций железнодорожных обществ на сумму 500 млн рублей. От наблюдателей не ускользнул тот факт, что период железнодорожной вакханалии совпадает с укреплением ряда немецких банков и банкирских домов. Например, в 1870-х годах на тесном сотрудничестве с российской олигархией той поры поднимается один из крупнейших в Германии Deutschebank.
Банковская сфера
Помимо железных дорог то же самое наблюдалось и в возникшей в России банковской системе, также оказавшейся далёкой от задуманных образцов. Как и в путейском хозяйстве, здесь всё начиналось довольно туго; желающих трудиться на финансовой ниве оказалось немного, поэтому инициативу проявило государство. Первый частный банк появился в Петербурге в 1864 г. благодаря личным усилиям Рейтерна. Казна выкупила акции создаваемого учреждения на один миллион рублей с обязательством хранить бумаги в течение 10 лет и отказалась на тот же срок от получения прибыли в пользу других акционеров. За все эти льготы правительство оставило лишь право назначить одного своего представителя в правление. Ещё на один миллион акций из 5-миллионного уставного капитала по просьбе управляющего Госбанком барона А.Л. Штиглица приобрели иностранные дельцы. Аналогичная ситуация складывалась и с учреждением Московского купеческого банка, открывшегося спустя два года. Купеческие круги с подозрением и недоверием отнеслись к новой для них затее. Они опасались, что это неблагосклонно воспримут в столице. Из 113 человек, проявивших поначалу интерес, половина предпочла отказаться, а другие же уменьшили сумму своего участия. В результате вместо двух миллионов уставного капитала удалось собрать лишь 1 млн 250 тыс. рублей. Большие трудности вызвало и создание обществ взаимного кредитования. Товарищ управляющего Госбанком Е.И. Ламанский вспоминал, как распространял брошюры, выступал с лекциями в Петербургской городской думе, дабы ознакомить деловые круги с принципами работы этих обществ, рассеять недоверие к ним.
Новые горизонты
Однако, как и в ситуации с железнодорожной эпопеей, многие вскоре поняли, что правительство, поощряя банковское дело, открывает новые коммерческие горизонты, которые сулят небывалое обогащение. Ценные бумаги появлявшихся коммерческих банков начинают пользоваться огромным спросом. Так, подписка на акции Санкт-Петербургского международного банка, учреждённого в июле 1869 г. с уставным капиталом в 1 млн 200 тыс. руб., за три дня собрала заявок на сумму 350 миллионов. Не отставала и Москва. К примеру, подписка на организованный в сентябре 1871 г. Московский промышленный банк превысила предложение в 162 раза, т.е. на уставной капитал в 1 млн рублей было заявлено 162 миллиона. Пресса предупреждала: подобное «может приводить в восторг и упоение или лиц, совершенно ничего не понимающих, что такое подписка, или же лиц, искушённых в биржевой игре». Заручившись искусственно разогретым спросом, дельцы приступят к игре, постепенно и умело сбывая добродушной публике акции по высокому курсу, в чём, собственно, и состоял спекулятивный интерес. Хотя по поводу сомнительности банковских комбинаций то и дело звучали предостережения, их никто не слышал, и ажиотаж стремительно нарастал. За Московским промышленным банком в Первопрестольной учредили ещё один – Торговый банк.Подписка на него побила все предыдущие рекорды, в 483 раза превысив номинал. Возникавшие банковские структуры погружались в биржевые манипуляции по обиранию карманов вкладчиков, забывая о тех благих целях, которые декларировались изначально. Даже почтенное Московское общество взаимного кредита, возникшее чуть ранее, кинулось исправлять утверждённый устав, дабы освободиться от стесняющих правил, предусмотренных для кредитных учреждений этого типа. Администрация общества вкупе с учредителями боролась по большей части не за отечественную промышленность, а за казну Московской городской думы, правдами и неправдами добиваясь её перевода к себе из Купеческого банка.
Если в 1864–1869 гг. было образовано всего 6 акционерных коммерческих банков, то за один 1870 год появились ещё 6, в 1871 г. – 10, в 1872-м – 12 и в 1873 г. – 6. То есть всего за четыре года российская банковская система выросла до 40 финансовых организаций. Банковский ажиотаж тех лет оставил позади даже железнодорожный. Проводимые подписки на акции железнодорожных обществ были скромнее, чем на банки. Как следует из материалов, русское купечество – вопреки уверениям его современных почитателей – не пренебрегало биржевыми спекуляциями. Кстати, громкие финансовые банкротства произошли именно в Москве, где Коммерческий ссудный и Промышленный банки увязли в комбинациях железнодорожных королей С.С. Полякова и П.И. Губонина. Правда, купеческая элита предусмотрительно дистанцировалась от этих крахов, списав всё на неумелых дворянских предпринимателей. По справедливости же говоря, Москва вполне разделяет с Петербургом пальму первенства в бушевавшей «банковской эпидемии» начала 1870-х, внеся в неё достойную лепту. Можно сказать, что в этот период наше славное купечество стало иным. В дореформенное время оно сторонилось биржи, помещавшейся на «крыльце Гостиного двора, а предприятия работали, не думая о понижении или повышении курса облигаций», теперь же всё кардинально изменилось. Масштабы спекулятивных операций приобрели такой размах, что кроме биржи на Ильинке, с трудом справлявшейся с наплывом публики, образовалась так называемая «малая» в ресторане Дюссо, разместившемся в доме купца Хлудова, быстро набравшая обороты. Московские торговцы и фабриканты, вкусив прелести биржевых технологий, распространили их и на манипуляции с промышленными товарами. Их цены всё меньше учитывали реальную стоимость. Целью становился сбыт товара «при той или другой ловко подстроенной махинации», торговля стала походить на азартную игру. Тогда справедливо говорили: реформы Александра II взбаламутили то, что лежало под спудом, и дали простор самым гнусным инстинктам.
Близость к краху
Естественно, биржевая вакханалия делала излишним участие правительства в банковских делах. Акционеры кредитных учреждений не обращались в Минфин за поддержкой в составлении капитала. Казалось бы, желание Рейтерна – дать импульс частной инициативе – исполнилось. Однако положение вещей в российской банковской системе не могло не тревожить. Говоря иначе, она была близка к краху. В мае 1872 г. Александра II убедили ввести мораторий на регистрацию новых банков в обеих столицах и ужесточить контроль за уже действующими. Вводился типовой банковский устав, устанавливались общие правила ведения операций, обязательная публичная отчётность. Экстренные меры мотивировались необходимостью хоть как-то сбить нездоровый ажиотаж. Запрет на создание банков действовал в течение более чем десяти лет. Его сняли уже при Александре III – одновременно с ужесточением правительственного контроля.
Нужно сказать, что описанная выше ситуация не являлась исключительно отечественным «достоянием». Подобное наблюдалось и в США, где в этот же период (после окончания Гражданской войны 1861–1865 годов) развернулось, например, мощное железнодорожное строительство. Происходило оно также по либеральным стандартам («святость» частного почина, иностранный капитал и т.д.). Железнодорожный бум сопровождался здесь тем же «букетом» злоупотреблений, на ниве которых взошёл целый предпринимательский слой. Миллионы американцев, испытавших на себе его инициативность, дали этим представителям крупного бизнеса прозвище, оставшееся затем в истории, – «бароны-разбойники». То есть «лицо» местного капитализма к началу 1880-х годов весьма напоминало российское: такие же персонажи, одинаковые методы и т.д. Вместе с тем выход из этой непростой ситуации происходил по-разному, а потому пути буржуазного развития у нас и за океаном заметно расходятся. В Соединённых Штатах происходит усиление ставки на либерализм по принципу: весь негатив – от его недостатка, а не избытка. Посредством рынка железнодорожное хозяйство преобразуется здесь снизу: к рубежу ХIХ–ХХ веков вся отрасль сконцентрирована в руках семи предпринимательских групп. Первостепенное внимание они уже обращают на повышение эффективности эксплуатации, снижение издержек. Из разрозненных кусков – вотчин отдельных многочисленных компаний – рельсовая сеть связывается в единое целое. Иными словами, крупный бизнес сумел взять на себя и реализовать функцию движущей силы модернизации. Несмотря на предшествующую «разбойничью» вакханалию, либеральная классика оказалась востребованной и далее. Нужно учитывать, что никто и никогда в американском обществе, имевшем англосаксонские корни, не ставил под сомнение частную собственность, свободу предпринимательства и т.д. Капиталистическое строительство начиналось здесь не с «чистого листа», а как органичное продолжение европейской цивилизации.
Другие плоды
В России же, где в отличие от американских реалий в принципе не существовало устойчивых буржуазных традиций, всё складывалось иначе. Использование рыночных механизмов работало здесь не на рост и последующее процветание, а на последовательное разрушение всей экономики. Народившийся предпринимательский слой, как и положено, объявленный локомотивом развития, демонстрировал завидную настроенность на разворовывание страны, а отнюдь не на созидание. Ментальность пореформенного бизнеса метко охарактеризована великим русским писателем Леонидом Леоновым: «Чего же её жалеть… думаете, и без меня не раскрадут её, Рассею-то?» Тревожащие перспективы в конце концов повергли в смятение даже архитектора «спасительного» курса министра финансов Рейтерна. Уже в 1877 г. перед отставкой (в знак несогласия с развязыванием военного конфликта с Турцией) он направил Александру II записку с основными итогами своей деятельности, где фактически расписался в возникших трудностях. Начал он с оговорок, дескать, многое преувеличено, а весь негатив в конечном счёте возымеет очистительный эффект и т.д. Но далее, учитывая его либеральную репутацию, следовали настоящие откровения: приостановить строительство железных дорог, обходиться без иностранного капитала, не учреждать новые банки. Ещё более шокировали рекомендации относительно частной инициативы. Если ранее провозглашалась её безусловная благотворность, то теперь Рейтерн призывал относиться к этому осторожнее. Для убедительности ссылаясь на изменения в заграничных взглядах, он предлагал более не делать ставку на частное учредительство, чтобы избежать финансового краха. «Приверженец либерализма» теперь выступал за жёсткие ограничения частному почину. Разрешение на открытие новых акционерных обществ должно выдаваться лишь после тщательного обследования состоятельности учредителей, включая их репутацию, и только там, где для этого имеется потребность. Банки же вообще следует открывать исключительно в торговых местностях и не более одного в каждой. Очевидно, практические плоды либеральной доктрины весьма отличались от того, что живописала западная экономическая теория.
Источник: argumenti.ru
