У моих украинских знакомых произошел разрыв шаблона. Как это так: ты в Америке и до сих пор пишешь статьи для российского издания?!
По их логике, я должен был немедленно сделаться американцем, как только ступил на землю США: отказаться от языка, религии, культуры, пропитаться здоровой русофобией и гамбургерами.
Много лет назад эти же люди спрашивали меня: как это так – ты живешь на Украине и не говоришь на мове, осуждаешь закрытие русских школ, отказываешься носить вышиванку?!
По их логике, я должен был немедленно после объявления Украиной независимости сделаться «украинцем» – забыть язык, религию, культуру и пропитаться салом, взяточничеством и, опять же, русофобией.
А когда я интересуюсь, что они будут делать, когда Украину купит Китай, – молчат. Комплекс хамелеона, лежащий в основе украинского культурного кода, подсказывает им: когда придет китайский хозяин, надо будет выучить его язык и сделать пластику глаз, чтобы не были такими широкими.
Ничего другого, кроме мимикрии, украинский культурный код в такой ситуации не предлагает. Мимикрии до полной потери собственного лица.
Вся история украинской «независимости» – это неудачные попытки мимикрировать под нечто новое после того, как русский культурный код был признан слишком слабым.
В своих попытках уйти от России украинцы пережили два бесплодных десятилетия европоцентризма. Теперь переживают американский этап своей жизни. Собственно украинского этапа у них не было и нет.
Само украинство, похоже, и заключается в этой виртуозной приспособляемости. Украинец живет, пока мимикрирует. Живет, пока чувствует плечо доминанта-чужака, своего хозяина.
Как только плечо слабеет, наступает пора выбрать нового доминанта. Это модель жизни паразита, уже знакомая нам по опыту стран Прибалтики и Грузии.
Такое хамелеонство украинцев выглядит как несмешная пародия на русскую «всемирную отзывчивость», которую отметил в Пушкине Достоевский.
Разница в том, что русские никогда не теряли лицо, погружаясь в культуру Европы, говорили с ней на равных, а украинец говорить на равных не умеет, он может лишь подражать до карикатурности. Недавний маскарад под названием «новая киевская полиция» – тому подтверждение.
Собственно, это всегда и отталкивало меня (и не только меня) от украинства – отсутствие лица, его вечная изменчивость, его самое общее выражение. Как-то в старших классах я написал сочинение на украинском языке, где сравнил любовную лирику Фета и его украинского современника – Ивана Франко.
Сравнил не в пользу последнего. Бедность образов, бедность синтаксиса в стихотворениях украинского классика-разночинца просто бросалась в глаза на фоне вполне европейской лирики, вышедшей из-под пера русского аристократа Фета. Я категорически не мог писать хвалебную оду Франку, как того требовала ситуация.
Я написал, что стихи плохие и мне не нравятся. Получил свою четверку и слова напутствия от учительницы украинского языка: вырастешь, поумнеешь и оценишь... Вырос, поумнел, возможно, но не оценил.
«Евгения Онегина» перечитал трижды со времен школы. Франко просто забыл. Русский культурный код во мне оказался сильнее украинского. И сильнее американского.
Именно поэтому я, будучи в Штатах, не мимикрирую под местную культуру, как это делают украинцы. Сбиваясь в диаспорные стайки, они греют друг друга, а за пределами их превращаются в обычных граждан Америки.
Тысячелетний русский культурный код – этот уникальный сплав языка, самобытного искусства, литературы, большой национальной истории и науки – позволяет с легкостью держаться на американском мелководье. И с «всемирной отзывчивостью» смотреть вокруг, не переставая быть русским человеком.
Источник: vz.ru
