Об антироссийском стереотипе пропаганды Геббельса ("Literarni noviny", Чехия)

Попыток переписать историю Второй мировой войны в последние годы становится все больше. При этом в последний год в связи с конфликтом между Западом и Россией вокруг Украины эта тенденция лишь упрочилась. В статье авторитетного историка Эвы Гагновой изложена точка зрения на намеренное замутнение взаимосвязей и событий конца Второй мировой войны. Подобная позиция может стать основой для столь необходимой и объективной дискуссии о нашем общем европейском прошлом и настоящем.

Пейоративные стереотипы российского народа имеют в западноевропейской литературе и публицистике продолжительную традицию, а также являются частью многих образов прошлого. Сегодня наиболее ярким примером являются обычные трактовки конца Второй мировой войны. Когда праздновалась 70-я годовщина освобождения Освенцима, например, мюнхенское издание Suedetendeutsche Zeitung на первой странице написало о другой 70-й годовщине. 

В статье «Трагедия, о которой мы должны помнить вечно: 70 лет назад началось изгнание 15 миллионов немцев» шла речь о том, как якобы вследствие январского наступления советских войск на Берлин «женщины, дети и старики, сами или в колоннах, отправились на запад». Продвижение Краной армии, суровая зима и потопляемые русскими суда с беженцами в Балтийском море якобы причинили им страдания, которые многие не пережили. Но не менее страшные вещи, дескать, ожидали тех, кто остался и лицом к лицу встретились с советскими солдатами: убийства мирных жителей, массовое изнасилование женщин и девушек, взятие в плен, мародерство и поджоги, депортация на принудительные работы в СССР. Такая судьба, пишет газета, ожидала немцев не территории современной Польши, Венгрии, Югославии и Румынии, а также судетских немцев: «Чем дальше на восток они жили, тем более жестокой была настигшая их месть и расплата».

Заявления о том, что в последние дни войны миллионы немецких беженцев стали жертвами советского, или русского, варварства, бывают частью рассуждений о конце Второй мировой войны, характерных не только для немецкой, но и для международной общественности вообще. И мало кто понимает, что речь идет об образе, который первоначально распространяла нацистская пропаганда.

«То, что сегодня переживает наш народ, можно сравнить с вторжением гуннов и монгол в давно минувшие века», — писала 25 января 1945 года нацистская газета «Völkischer Beobachter», а днем позже речь пошла о «красной чуме, надвигающейся с Востока на немецкую землю». 10 февраля читателям сообщили об «убийствах, надругательствах, пленении и депортациях взятых в плен людей на принудительные работы, об уничтожении всех плодов труда поколений и о поругании всего живого, что встречали на пути большевистские орды». 

Все «советские жестокости» якобы были «доказаны честными и тщательно проверенными показаниями свидетелей», в частности об изнасилованиях женщин: «Немецких женщин насилуют, а потом вместе с детьми и стариками убивают, чтобы истребить наш народ». Якобы известный на весь мир и на нацистском жаргоне как «любимчик Кремля еврей Илья Эренбург», знаменитый писатель, цинично писал об «истреблении немецкого и других народов» как о цели большевистского нападения на Европу еще несколько лет назад.

Запланированное возвращение

Советская армия действительно столкнулась с проблемой дисциплинированности своих солдат, о чем сегодня можно прочитать в публикуемых первоисточниках. Но пока что историки не посвятили этой главе европейской истории должного внимания. Ни совершенные тогда военнослужащими Красной армии преступления в отношении немецких мирных жителей, ни их поимка, ни судьбы немцев еще не стали предметом эмпирически обоснованного исследования. Но архивные документы и свидетельства очевидцев доказывают, что за стереотипом о мнимом бегстве немцев от убийств и пленения советскими частями скрывается попытка скрыть последнее массовое нацистское преступление — принудительную эвакуацию немецкого гражданского населения. Так что женщины, дети и старики бежали не добровольно.

Из записи от 1 марта 1945 года в дневнике генерала Пауля Фрайера фон Шойнаха мы узнаем о том, что «все беженцы с востока, с которыми я разговаривал, мне сообщили, что бежали не добровольно, а по приказу полиции. Никто из них не верил, что русские что-то им сделают. Только те, кто происходил из областей с польским населением, ожидали, что поляки на них набросятся, но были уверены, что сами смогут себя защитить. Из этого ясно следует, что восточные немцы уже не верят в геббельсовский обман о большевистских ужасах». То, что Пауль Фрайер фон Шойнах не ошибался, подтверждает множество документов.

О так называемом побеге говорилось в обществе и в нацистской пропаганде. В рабочем жаргоне нацистского режима использовалось понятие «эвакуация» или «возвращение» (Rückführung), тогда как бегства по одиночке и по собственной воле были практически невозможны: их запрещали и за них наказывали. Принудительная эвакуация всего населения готовилась с весны 1944 и осуществлялась до лета. О ее деталях нам сообщают архивные документы. Кроме того, сохранились и подробные доклады о ходе эвакуации, которые отправляли в Берлин вплоть до конца войны ответственные работники. Из этих материалов, как и из показаний очевидцев, следует, что эвакуация вела к гуманитарной катастрофе невиданных прежде масштабов.

Жителей отдельных районов и городов принуждали покидать свои дома по команде и отправляться колоннами из повозок в неизвестные края, где для людей не было никаких условий. Для борьбы с теми, кто противился, использовали разные средства: иногда их шантажировали пропагандой, иногда отбирали продуктовые пайки, а иногда использовали неприкрытое насилие. Примечательны и сообщения о не менее хаотичном бегстве деморализованных частей разлагающегося вермахта, которые грубо обращались с гражданскими лицами, попадавшимися им на пути. По последним официальным данным нацистского режима от 6 марта 1945 года, эвакуация коснулась более 10 млн мирных жителей. Лишь 29 апреля 1945 года был выдан запрет на насильственное принуждение населения покидать свои дома.

Мания уничтожения

Из дневника Йозефа Геббельса следует, что высшие руководители были полностью осведомлены о последствиях эвакуации. О страданиях населения их якобы информировали гауляйтеры, чьи сообщения, по словам Геббельса, «глубоко трогали» даже самого фюрера. Без обеспечения транспортом, жильем и питанием колонны двигались к фиаско, и люди обвиняли в своих злоключениях партию. Поэтому Геббельс усилил пропаганду о русских «ужасах» (Greuelpropaganda), которая очень нравилась фюреру. Но Геббельс оставил сообщение и о том, что отслеживание непристойностей советской армии по обеим сторонам окопов привело к одинаковым результатам, и что руководство советской армии предпринимало меры для борьбы с подобным поведением. Он сам упомянул о случаях гораздо менее серьезных проступков, нежели гремела его пропаганда, и был уверен, что советское руководство всеми силами старалось обеспечить дисциплину, чтобы предотвратить деморализацию и распад своих частей.

Дневники священника Пауля Пайкерта периода январь-март 1945 предоставляют детальные свидетельства о том, как проходила эвакуация во Вроцлаве. В конце 1944 года в Силезии проживало 4,4 миллиона немцев, а в конце войны их осталось лишь 1,5 миллиона. Так Вроцлав превратился в пустыню из безлюдных руин еще до прихода советских войск. Пауль Пайкерт записывал почти каждый день все, что переживал сам, что видел вокруг, и что ему рассказывали люди. На Пасху он покинул окруженный и горящий город и вернулся туда после окончания войны, чтобы передать свои записи в епархиальный архив. Впоследствии его дневники были опубликованы в Польше и в ГДР, но в ФРГ, где Пайкерт провел остаток жизни, они до сих пор не были обнародованы.

В записях говорится о пропаганде, устрашающей население изобличением варварских привычек Красной армии, а также о людях, которые очень хотели, чтобы русские уже наконец-то покончили с нацистским разгулом. Мы узнаем о жестокости, с которой нацисты заставляли детей, женщин и стариков в морозы отправляться в путь в неизвестность. Порой они даже использовали огнестрельное оружие и поджигали оставленные дома, чтобы никто не мог уже вернуться: «Ужасно смотреть на то, как возвращаются владельцы квартир, чтобы найти и спасти что-то, что дорого их сердцу. Но наш народ поддался мании уничтожения. Целые кварталы жилых домов поджигаются, так что всего за несколько дней от них остаются лишь голые стены». Сотни людей умирали ежедневно на улицах и в канавах вдоль дорог за городом, куда их гнали. Специальная команда собирала их тела и отвозила на грузовиках неизвестно куда: «Вчера я узнал, что во время одной такой акции было собрано на довольно коротком участке более 400 трупов детей и взрослых. Сколько людей из-за этого бегства умерло на морозе, мы, наверное, никогда не узнаем».

Затуманенное прошлое

Тогда на территорию Чехословакии прибывало намного больше немцев, чем их отсюда уходило. Это было связано с географическим положением чешских земель как последней части Третьего рейха, разваливающегося под натиском союзнических армий с востока и запада. По немецким данным, сюда только из самой Силезии было эвакуировано около 1,6 миллиона человек, но в колоннах приводилось население и из других немецких регионов, а также немцы из Юго-Восточной Европы.

Из бывших чехословацких граждан эвакуация больше всех затронула жителей Словакии. Из 130 тысяч немцев, которые проживали там на 1940 года, с октября 1944 по март 1945 года были эвакуированы почти все. Некоторые после окончания войны вернулись, а 32 450 человек в 1946 году были выдворены и переселены. В Силезии и Моравии немецкое население также не избежало злой участи. Из Брно, по данным историка Эмилии Грабовец, большая часть немцев бежала или была эвакуирована еще до прихода Красной армии. «Их численность и последующая судьба, однако, остались неизвестны». Но и сельское население, прежде всего в Южной Моравии и Йиглавской области, покидало тогда свои дома и отправлялось колоннами чаще всего в Австрию.

В так называемом Протекторате подготовка к эвакуации началась в феврале 1945 года, но важность промышленного производства мешала планам. Только 19 апреля К. Г. Франк, «учитывая угрозу вражеской Красной армии», назвал приоритетом «сохранение немецкой субстанции, заключающейся в наших женах и детях», и приказал их эвакуировать. Но оставалось не так много времени, поэтому тогда люди бежали сами, как могли. Йозеф Пфицнер в своем дневнике жаловался в основном на бегущих немцев, «которые пришли в страну из старого рейха, поселились на просторных виллах, обставленных еврейской мебелью», а теперь показывают, что не имели никакого отношения к стране, где они жили. 

В его записях порядки в Праге последних месяцев и дней войны выглядят отнюдь не такими мирными, как о них твердила нацистская пропаганда, и какими их изображают до сих пор. Обеспокоено было, в первую очередь, немецкое население, которое впадало в такую жуткую панику, что 8 апреля К. Г. Франк даже распространил листовки, в которых успокаивал общественность: «Ходят глупые слухи, и некоторые немецкие круги поддаются психозу побега. Мне жаль, что при этом происходит грубое нарушение порядка, которое в крайних случаях будет сурово наказываться». Пфицнер согласился с позицией Франка, потому что презирал беглецов, хотя сам он отправил свою семью 27 апреля в Зальцбург.

Опыт немцев из Вроцлава и Праги был очень разным, что сегодня в разговорах о «бегстве изгнании» умалчивается. То же самое происходит в случае всех, если быть точной, 11 млн немце, которые из-за Второй мировой войны лишились своих домов и разными путями добрались до территории современной Германии, включая почти 5 млн немцев, после войны переселенных из Польши, Чехословакии и Венгрии. При этом последнее массовое преступление нацистского режима — принудительная эвакуация немецкого населения — скрывается за разговорами о якобы варварском поведении советской армии или русских вообще по отношению к гражданскому населению. Этот реликт из-под пера нацистской пропаганды до сих пор не стал предметом вообще же столь излюбленного примирения с прошлым. А ведь это классический пример стереотипной подоплеки, которая по мере надобности извлекается на поверхность в разных политических ситуациях. 

Понятия «советская армия», «русские» и «большевики», бывает, используются как синонимы — так же, как имена Сталин и Путин. Словосочетание «угроза с Востока» и «Кремль» до сих пор пользуются в политике и публицистике огромной популярностью. Как недостаток информации затуманивает восприятие конца Второй мировой войны, так и рассказы о сегодняшней угрозе из Кремля часто, уже на первый взгляд, страдают явной склонностью к раздутым фразам — вместо объективной информации и разумных суждений.