"Разномыслие, как ни странно, началось при Сталине…"

Исходя из воспоминаний и повседневного опыта, всем, успевшим поучиться в советской школе, кажется, что все школы СССР были более или менее похожи друг на друга. Была одинаковая форма, один и тот же пионерский галстук, комсомольский или пионерский значок, октябрятская звёздочка, одинаковые парты и учебники. Но нам в результате нашего исследования удалось увидеть, что на самом деле это единообразие было только внешним и кажущимся. Мы рассказали об этом в книге, которая должна вскоре выйти в издательстве «Новое литературное обозрение», и называется она сообразно нашей первоначальной гипотезе «Острова утопии».

— Когда начался этот процесс разделения, этого отхода от типичности?

— Это был первый вопрос, который мы сами себе задали. В результате мы потом вынуждены были переформулировать хронологические рамки проекта, потому что сперва нам казалось, что это началось с «оттепелью», после XX Съезда, в результате десталинизации, когда власти начали допускать некоторое разномыслие. А когда мы стали смотреть внимательно на то, что происходило в школе, получилось, что это разделение началось раньше, как ни странно, еще до смерти Сталина. И это разрушило многие наши стереотипы в понимании советской школы. Хорошо известно, что в ранний советский период, в 1920-е, разномыслие и многообразные педагогические эксперименты допускались и поощрялись. Но в самом начале 1930-х годов началась довольно серьёзная унификация, которая привела к концу 1930-х годов, к началу войны, к достаточно жесткой модели сталинской школы. В результате в 1943 году советское руководство встало перед ситуацией очень серьезного кризиса школы. Шла война, и у государства не хватало денег на поддержание самого института школы. Очень много учителей ушли на фронт, а многие уже и погибли. Одни школы и ученики переезжали (в эвакуацию или освобождая школьные здания для штабов и госпиталей). Эвакуированные дети попадали в школы в тылу, где ещё недавно жили без них, и там как-то не очень понимали, что с ними делать. Туда же попадали и эвакуированные учителя. Но главным было то, что дети начали выполнять в социальной и собственно в семейной жизни функции, которые раньше они не выполняли: становятся няньками, домохозяйками, стоят в очередях, торгуют или выменивают что-то на базаре. Они полностью обеспечивают экономическую жизнь семьи, поскольку родители или на фронте, или заняты работой. Многие идут на работу на заводы: рабочей силы не хватает. Понятно, что в этой ситуации на пропуски школьных занятий смотрят уже сквозь пальцы, потому что «всё для фронта, всё для победы». Но в 1943 году, когда советские войска приближаются к государственной границе, все острее встаёт вопрос о том, что стали называть с тех пор «восстановлением народного хозяйства». Что будет с территориями, которые только что освободили, на которых ничего не осталось, где вся промышленность уничтожена, где строительство жилья нужно начинать практически заново, а демографические ресурсы при этом у государства минимальные? И тут, конечно, все взоры обращаются на молодое поколение. А это молодое поколение не ходит в школы, и, как начинают показывать проверки, даже те, кто в школы ходит, показывают такой низкий уровень знаний, что не очень понятно, как они потом смогут учиться в вузах, как смогут стать инженерами и квалифицированными рабочими, чтобы заниматься столь необходимыми для страны вещами. И первый шаг, который предпринимает советское руководство и тогдашний нарком просвещения Потёмкин, — они отменяют в школах социалистическое соревнование. Сейчас для нас это звучит довольно странно, но в школах было такое же социалистическое соревнование, как на заводах, фабриках и в колхозах.

— Соревнования на успеваемость?

— Да, именно так. Поэтому администрация школы и учителя были заинтересованы в том, чтобы статистику и успеваемость завышать. И тут нарком просвещения издаёт приказ, в котором он не только это отменяет, но и запрещает давить на учителей, чтобы они ставили оценки выше, чем ученик заслуживает. После отмены социалистического соревнования по школам рассылается ряд инспекций, и они выявляют огромные пробелы в знаниях, даже в центральных школах Москвы. Выясняется также, что вчерашние школьники, которые попадают на фронт, не владеют самыми простыми, базовыми навыками. Они не могут, например, ориентироваться по карте, пользоваться компасом, производить элементарных арифметических подсчетов. Становится понятно, что школа не выполняет каких-то основных своих задач. И тогда министр просвещения говорит, что надо бороться с формализмом в школьном преподавании. Что это означает? Строго запрещается заставлять детей заучивать наизусть без понимания смысла написанного. Сталинская школа 1930-х и школа 1940-х с этим долго потом боролись — программа была построена на том, что дети просто заучивали наизусть параграфы учебника. И больше начинают, по крайней мере на уровне лозунгов, уделять внимание тому, как ученик может воспользоваться своими знаниями. Наконец, был третий шаг в ситуации, когда катастрофически не хватает школьных зданий, в некоторых школах дети учатся в четыре смены, когда по-прежнему многие дети продолжают в школы не ходить, а учителей нет. Руководство Наркомата, а потом Министерство просвещения начинает требовать с учителя, чтобы он отслеживал каждого ребёнка: не только его успеваемость, но и конкретные пробелы в знаниях, а главное — причины этих пробелов. При этом, замечу в скобках, наполняемость в классах огромная, больше 40 человек в послевоенной школе. Тем не менее в газетах и журналах начинают писать, что нельзя подходить к классу как к целому. Нужно увидеть каждого ребёнка, особенно проблемного ребёнка, и понять, почему он плохо успевает, что у него не получается и почему у него не получается. Это был для сталинской школы огромный прорыв. Безусловно, не все школы и не все учителя вняли этим требованиям, и уже здесь, в этой точке, начали возникать первые расхождения и различия.

— Это был такой первый всплеск чего-то нового. Что было дальше? Как оно развивалось? 

— Следующий период, конечно же, «оттепель». Когда мы говорим «оттепель», мне кажется, что, ориентируясь на общее послабление и либерализацию режима, мы используем этот термин оценочно. Мы знаем, что начался грандиозный процесс реабилитации жертв политических репрессий. Мы знаем, что это был процесс относительного освобождения в культурной сфере. Но в образовательной всё было не так просто, потому что в 1958 году была проведена школьная реформа, связанная с идеей «сближения школы с жизнью», и она была достаточно жёсткой и ущемлявшей права тех учеников, которые избирали для себя путь «школа — вуз». Между этими двумя институциями был поставлен промежуточный этап работы на производстве. Было сказано, что нужно связать школу с жизнью, что школьники, заканчивающие школу, должны обязательно получить опыт работы на производстве. А без этого опыта они государству не интересны, они неполноценные члены общества. За этой идеей стояли утопические представления о том, каким должен быть человек будущего, фактически человек будущего — это человек, работающий руками. Поначалу эту политику пытались реализовать достаточно жёстко: связывали конкретные школы с конкретными производственными предприятиями, находившимися рядом, на этих предприятиях дети должны были работать 1/3 всего их учебного времени. Для того чтобы все-таки успевать проходить и основную программу, десятилетку пришлось заменить одиннадцатилеткой. Советская экономика и советская образовательная система эту реформу пережили очень плохо. По сути дела, производственное обучение свелось к тому, что в селах учеников школ начали безгранично эксплуатировать на неквалифицированных сельхозработах, а в городах школьники очень редко попадали на такое производство, где они могли освоить действительно нужную и технологичную профессию. Очень часто производительный труд сводился или к погрузке-разгрузке, или к простейшей упаковке изделий, или к уборке территории предприятий. Уже к 1963 году реформу начали потихонечку сворачивать. Её трудно определить как какую-то прогрессивную и освобождающую. Руководство страны пыталось как-то изменить ситуацию на рынке труда, когда лишь 10% выпускников средних школ попадали в вузы, а остальные должны были искать себе работу. При этом те позиции, на которые они могли претендовать, не требовали оканчивать ни 10, ни даже 8 классов: это были самые низкоквалифицированные специальности. Замышляя эту реформу, советское руководство стремилось подготовить для советской индустрии и сельского хозяйства высококвалифицированных рабочих. На деле же эта цель не была реализована, а уровень обучения в большинстве школ падал на глазах. Поскольку поступление в вузы теперь гораздо больше зависело от наличия производственного стажа, чем собственно от уровня подготовки, учителя со слезами на глазах жаловались в Министерство на то, что они не могут никого заставить учиться. Преподаватели вузов столь же встревоженно описывали уровень тогдашних студентов-младшекурсников. На этом примере, как мне кажется, видно, что история советского образования, как и политическая история, содержит множество неожиданных поворотов и противоречий.

— Хорошо, а как развивалась дальше история образования? Наступила «оттепель». Что было дальше? 

— В последующей истории есть много интересных хронологических и «географических» участков. Как только была свернута и реформа 1958 года, и культурная политика «оттепели», цензура в школе становилась всё сильнее, особенно к началу 1970-х годов, после 1968 года. Тогдашнюю ситуацию очень хорошо описывает известный фильм «Доживем до понедельника»: вспомните главного героя, учителя Мельникова, который негодует по поводу нового учебника истории! Тем не менее внутри советской образовательной системы стали появляться площадки, на которых было дозволено делать больше, потому что предполагалось, что там должны были растить будущую научную элиту. В большей степени, конечно, научную, чем культурную, и в большей степени техническую, чем гуманитарную. Зачем это было нужно, хорошо понятно: Советский Союз активно участвовал в гонке вооружений и в военном соревновании с Соединёнными Штатами и вообще с западным блоком. Нужно было делать высокоточное оружие. Для изготовления этого оружия требовались математики, физики, в меньшей степени — химики и биологи и так далее. Ещё в начале 1950-х годов стало понятно, что растить таких уникальных специалистов в вузе поздно — начинать нужно со школы. Первый шаг был сделан ещё в сталинское время. В 1948 году были созданы те школы, которые мы знаем как языковые спецшколы. Тогда они назывались «школы с преподаванием ряда предметов на иностранном языке». Несмотря на весь изоляционизм советской политики, люди, умеющие читать и разговаривать на иностранном языке, были стране необходимы. Но до начала 1960-х таких языковых школ было совсем немного. В начале 1960-х годов было увеличено количество языковых школ и начали создаваться хорошо известные многим физико-математические школы. Там тоже было дозволено больше, чем в других местах, потому что эти школы должны были выращивать научную элиту. Однако наступали моменты (их было несколько в истории этих школ), когда дозволять начинали всё меньше, самых вольнолюбивых преподавателей заставляли выгонять с работы. Так, например, в начале 1970-х годов была разгромлена знаменитая Вторая московская физико-математическая школа.

— Как советское школьное образование, у которого достаточно длинная история, повлияло на современное образование? И какие сейчас есть элементы этого школьного образования?

— Я думаю, что это влияние распространяется по-разному и по самым разным каналам. С одной стороны, сохраняется задача создавать такие образовательные площадки, где можно учить детей лучше, используя новые модели и методики. Появился, конечно, частный сектор, частные школы. И это как раз отличает современную эпоху от советской, когда никакого официального частного сектора не было, был только теневой, связанный с репетиторством. Но репетиторы были всегда: и при царе, и в постсоветской России. Другая сторона медали — это централизованное управление образованием. Эта тенденция, на мой взгляд, сегодня даже усилилась по сравнению с советским временем. Идея управленцев состоит в том, что если у нас государственные школы, то они должны быть единообразными и должны использовать определённые формы отчётности. Этих форм отчётности может прибавляться всё больше и больше, и отчетность и ее формальная сторона становятся в конце концов важнее самого процесса преподавания и его результатов. Ещё один момент, как мне кажется, важный — это то, что сегодняшние дети вместе с идеями современной цивилизации получают в своем образовательном комплекте очень архаические вещи. Дело даже не в том, что эти вещи суть производные советской идеологии, а в том, что по уровню социального и антропологического мышления они очень и очень архаические, соответствующие самым ранним стадиям индустриального общества, а мы нынче живем, как известно, в постиндустриальном. Давайте откроем учебники, скажем, начальной школы по чтению. Мы там увидим очень много авторов, которые писали в советское время для советских детей: Барто, Михалков, Носов. Их много, и они очень часто рассказывают о советской школе, о пионерах, советских галстуках, порядках того времени. На мой взгляд, эти тексты можно использовать в образовательном процессе, но их нужно обязательно пояснять, о какой эпохе идёт речь и о каких детях там рассказывается. Нельзя выдавать их за рассказы о современной жизни: это ведь не так, и сам ребенок это понимает и чувствует! Нужно объяснять самые разные подробности: от автоматов с газированной водой, которых нынче нет, до сбора макулатуры или приема в пионеры. Кроме учебников есть ещё общая медийная среда, в которой существует современный школьник. Во многих школах звонки с уроков и на урок даются мелодиями песен. И это советские школьные песни, может быть, мелодические и намного более изощренные, чем современные, но на уровне текстов тоже очень архаичные. Посмотрите телевизионные программы — среди них будет очень много советских школьных фильмов. И мне кажется, что показывать их без объяснения, о какой эпохе идёт речь, тоже неправильно. Получается, что в школе и в детском мире — в силу особых вкусов и пристрастий взрослых — как будто остановилось время. Посмотрите на современных школьников с айфонами и айпадами, и вы точно поймете, что время-то идет, и для того, чтобы в головах у детей эпохи четко отделялись друг от друга, нужно объяснять им, где современность, а где история. И в силу того, что ни школьные учителя, ни родители этого не делают, ученики привыкают просто пропускать мимо ушей, глаз, сознания те подробности, которые им непонятны. Представители старшего поколения, преподаватели и родители часто сетуют на отсутствие исторического мышления и исторической эрудиции у современных школьников и студентов, но для того, чтобы это историческое мышление формировалось, нужно четко показывать детям, где современность, а где история, а если перед нами история, то какого периода, с какими событиями и процессами связанная, как дошли до нас и как трансформировались в процессе те исторические реалии, с которыми мы встречаемся в повседневной жизни сегодня.

Источник: matveychev-oleg.livejournal.com