Фиксированной конституции нет места в современной демократии, так почему этот учредительный документ США до сих пор воспринимается как нечто священное?
В 1927 году лидер американских коммунистов Джей Лавстоун (Jay Lovestone) вызвал гнев Москвы, заявив, что промышленность в США настолько сильна и полна энергии, что на нее не распространяются традиционные марксистские законы капиталистического кризиса и упадка. Тогда словосочетание «американская исключительность», которое советский лидер Иосиф Сталин использовал для обозначения ереси Лавстоуна, ушло в подполье более чем на полвека, чтобы вновь появиться в 1980-х годах — и появиться, как это ни странно, в риторике американских неоконсерваторов.
Перевернув высказывание Сталина с ног на голову, неоконсерваторы заявили, что США — исключительная страна не только потому, что они «незаменимы», как позже сказала госсекретарь Мадлен Олбрайт (Madeleine Albright), но и потому, что они фундаментальным образом отличаются от всех других стран на планете. Ньют Гингрич (Newt Gingrich) написал целую книгу об американской исключительности, а кандидат в президенты от Республиканской партии Митт Ромни (Mitt Romney) неоднократно апеллировал к ней в ходе своей предвыборной кампании 2012 года. «Наш президент не испытывает по отношению к американской исключительности те чувства, которые испытываем мы», — пожаловался он. И чтобы не уступать своим оппонентам, в своей прошлогодней речи, посвященной внешнеполитическому курсу США, Барак Обама заявил: «Я верю в американскую исключительность всеми фибрами своей души».
Несмотря на то, что искушение списать подобные заявления со счетов как типичные разглагольствования американских политиков весьма велико, в них все же есть доля истины — хотя политики зачастую вкладывают в них совсем другой смысл. США действительно исключительная страна. Это исключительно большая страна, и ее население в два с половиной раза превышает население любого другого члена Организации экономического сотрудничества и развития, куда входит большинство самых богатых государств в мире. США — исключительно богатая страна: уровень дохода на душу населения в США превышает средний уровень по ОЭСР как минимум на 40%. Это исключительно сильная страна: у США более 700 военных объектов по всей планете, а их военный бюджет превышает совокупный военный бюджет следующих восьми государств.
Но США исключительны еще в одном отношении: речь идет об американской конституции. В других государствах тоже существуют парламенты и главы государств. Но ни одна страна не наделяет такой властью документ, который был составлен в эпоху бриджей из шелка и напудренных париков. Конституция, хранящаяся в пуленепробиваемых стеклянных контейнерах, внутри которых поддерживается постоянный уровень влажности — днем они выставлены в специальном зале Национального архива в Вашингтоне, а на ночь их спускают в бомбоустойчивое хранилище — для США имеет такое же значение, какое имела Библия для средневековой Европы или Коран для современного Исламского государства, хотя и с некоторыми отличиями.
Начнем с того, что она гораздо короче: в оригинальной версии 1787 года всего 4 тысячи слов. Она гораздо более строга и точна: вам вовсе не нужно подробно разбирать историю Авраама или Моисея, чтобы понять процесс планирования расходов в Конгрессе. Все, что вам нужно сделать, это обратиться к Статье I Разделу 7, где говорится, что «все законопроекты о поступлении государственных доходов исходят от Палаты представителей; но Сенат может, как и по другим законопроектам, предлагать к ним поправки либо соглашаться на их внесение» — примерно так все и происходит в настоящее время.
С другой стороны, в отличие от Библии и Корана, текст Конституции может меняться. Может показаться, что любые изменения лишают Конституцию ее общей ауры священности, однако тот факт, что американцам приходится склонять головы в поклоне в сторону отцов-основателей каждый раз, когда они хотят изменить в тексте одну-единственную запятую, на самом деле укрепляет ее ореол святости.
Условие для внесения поправок, содержащееся в Статье V, гласит, что любые изменения в тексте Конституции, независимо от того, насколько они незначительны, должны быть одобрены двумя третями обеих палат Конгресса и тремя четвертями штатов. Это пугает, не так ли? Но растущая неравномерность распределения населения делает это условие еще более пугающим, потому что, согласно правилу трех четвертей, 13 штатов, представляющих всего 4,4% населения страны, могут наложить вето на любые изменения, за которые выступают оставшиеся 95,6%.
В результате с момента ратификации Билля о правах в 1791 году американцы вносили изменения в Конституцию всего 17 раз. Поскольку поправки, как правило, вносились целыми группами в периоды исключительно серьезных потрясений, между внесениями изменений могли проходить целые десятилетия полнейшего затишья. К примеру, американцы не вносили никаких изменений в свою Конституцию в течение 60 лет до начала Гражданской войны, а затем в течение еще 40 лет, в период Позолоченного века, который за ней последовал. С момента революции в области гражданских прав 1960-х и начала 1970-х годов в Конституцию была внесена всего одна поправка — 27-я поправка, касающаяся повышения размера вознаграждения конгрессменов — но и она была составлена в 1789 году, а затем пылилась на полках различных законодательных органов США в течение более двух столетий. Если не считать эту необычную поправку, то текущий конституционный ледниковый период имеет все шансы превзойти по длительности первый подобный период.
Возможно, этот конституционный паралич и есть настоящий источник американской исключительности — не военная или экономическая мощь Америки, но ее базовая политическая структура, коренным образом отличающаяся от структур любой другой страны на планете. Несомненно, американская конституция является источником исключительной политической психологии. Можно предположить, что американцы не потерпят конституцию, которая сводит на нет все попытки провести реформу, однако на самом деле они придерживаются противоположной точки зрения: вместо того, чтобы испытывать раздражение, американцы со временем убедили себя, что неизменность — это хорошо, потому что любые попытки внести изменения приводят к ухудшению ситуации. В результате они взяли старую поговорку «То, что не сломано, не нуждается в ремонте» и перевернули ее: поскольку ремонт системы невозможен из-за ее глубоко укоренившейся сопротивляемости любым переменам, она не должна ломаться вовсе. Она должна быть идеальной и по этой причине боговдохновенной. А если Конституция боговдохновенна, то и США являются боговдохновенной нацией.
Конституция идеальна, потому что она не предполагает никаких изменений — и наоборот. Это ее свойство является исключительным и довольно странным. В конце концов, автомобили, стиральные машины и пылесосы время от времени ломаются, так почему механизмы американского правительства не могут выйти из строя? Может показаться, что именно это сейчас и происходит, особенно если вспомнить новости, поступающие в настоящее время из Вашингтона, о безвыходном положении, напряженных переговорах и временном прекращении работы правительства. Разве можно сказать, что правительство, которое периодически закрывается из-за разногласий по бюджету между исполнительной и законодательной ветвями, работает отлично? На самом деле, оно работает все хуже и хуже. Между тем, все вокруг настаивают на том, что это лучшая система на планете. Как такое может быть?
Разрыв в восприятии выходит за рамки механизмов правительства. К примеру, иностранцев сбивают с толку американские законы об оружии. Как может современное общество настаивать на праве каждого гражданина иметь автоматическую винтовку или другое мощное огнестрельное оружие, которое запрещено почти во всех остальных странах? И когда иностранцы узнают, что большинство американцев долгое время выступали в поддержку эффективных механизмов контроля над оружием, но что федеральные суды признавали их недопустимыми, ссылаясь на Вторую поправку Конституции, их замешательство только усугубляется. Почему американцев принуждают жить в соответствии со Второй поправкой, если они этого не хотят? Кто управляет страной — народ или кусок пергамента? С одной стороны, во вступлении говорится о «нас, народе Соединенных Штатов», который является всемогущим творцом и нарушителем любых конституций. С другой стороны, оставшаяся часть этого документа создает такую систему, которая не оставляет народу практически никаких полномочий. Так как на самом деле все происходит?
Если учесть все, сказанное выше, возможно, мы постепенно начнем понимать, что имеют в виду политики, когда они произносят заветное словосочетание «американская исключительность». Как и Лавстоун в 1920-е годы, современные консерваторы, очевидно, имеют в виду, что логика — это удел небольших государств, а не такой сверхдержавы, как США. Другие государства могут волноваться по поводу конституции, в которой в одном месте говорится одно, а в другом — другое, но только не США. США выше подобных правил. С их точки зрения, американская исключительность означает не то, что США исключительно отважны, щедры и благонамеренны, но что они «невосприимчивы к социальным порокам и декадансу, с которыми сталкивались все другие республики в прошлом», как однажды написал социолог Дэниэл Белл (Daniel Bell).
Там, где другие страны одерживают победы и терпят поражения, США знает только одно направление: всегда вперед и вверх. Там, где более мелким государствам приходится налаживать механизмы управления, чтобы они работали более плавно, американцы верят, что их система настолько безупречна, что она вообще не требует наладки. Все, что им приходилось делать, это сидеть и наблюдать за тем, как их вечный двигатель делает свою работу. Это удивительный образ, но он далек от реальности. Более столетия назад поэт Джеймс Рассел Лоуэлл (James Russell Lowell) предупредил американцев, что конституция это не «машина, которая будет двигаться сама по себе».
Сегодня, спустя несколько лет рецессии, ни одна страна не ощущает себя абсолютно благополучной, но США в этом смысле стоят особняком. Необходимо признать, что экономика США пережила кризис с меньшими потерями, чем большинство других государств, благодаря кейнсианской стимулирующей политике администрации Обамы и тем преимуществам, которые дает выпуск глобальной резервной валюты. Но подпитывая деловую активность на Уолл-Стрит, сверхнизкие процентные ставки всего лишь замаскировали проблемы подавляющего большинства американцев. С 1989 по 2013 год доля богатства нижних девяти десятых населения страны упала с 33,2% до 24,7%, а с момента начала кризиса в 2007 году средние доходы семьи уменьшились более чем на 12%.
Внешняя политика США — это катастрофа, особенно на Ближнем Востоке, где Америка оказалась втянутой в чрезвычайно сомнительную войну. Спустя два десятилетия ожесточенной межпартийной борьбы разногласия на Капитолийском холме кажутся непреодолимыми. В других государствах политическая принадлежность является веществом современной политики. Способность найти единомышленников, сформулировать программу, а затем бороться за ее утверждение — это то, что подталкивает демократию к развитию. Между тем, в США это приводит лишь к перегрузке механизмов и поломке всей системы. Американская система настолько перегружена сдержками и противовесами, действующими в интересах крохотных меньшинств, что заинтересованной группе, имеющей хорошие связи, требуется совсем немного времени, чтобы дернуть рычаг аварийного тормоза и остановить любой процесс.
В результате неполадки и поломки системы превратились в норму. Хотя представители обеих партий настаивают на своей вере в двухпартийную систему, Республиканская партия, подталкиваемая своим собственным правым крылом, настолько хорошо освоила тактику обструкционизма, что нормальные законотворческие процессы уступили место своего рода вялой окопной войне. Партии обвиняют друг друга в неспособности сотрудничать, а обездвиживание стало нормой.
Если это не пример сломанной системы, то что это? Поскольку экономическая поляризация — это глобальное явление, то мы не можем обвинять во всем склеротичную конституцию, написанную в 18 веке. Но все более непредставительная система, очевидно, не помогает справиться с проблемами. Благодаря Сенату, где в равной степени представлены все 50 штатов, несмотря на то, что крупнейший из них (Калифорния) является в 65 раз более густонаселенным, чем самый маленький штат (Вайоминг), сегодня США, вероятно, стали менее демократическим государством, чем они были в 19 веке.
Если говорить о 114-м Конгрессе США, то 67,8 миллиона человек проголосовали за сенаторов, которые принадлежат к Демократической партии, а 47,1 миллиона американцев проголосовали за сенаторов-республиканцев. Тем не менее, этими 67,8 миллиона голосов были избраны 46 сенаторов, а 47,1 миллиона голосов — 54 сенатора. Это можно назвать как угодно, но только не представительной системой. Благодаря странной и обструкционистской системе, которая позволяет 41 сенатору (представляющему всего 11% населения страны) помешать любому законопроекту вступить в силу, эта структура никогда прежде не была настолько несправедливой. Тем не менее, внести в нее какие-либо изменения попросту невозможно. Негативные последствия работы такой системы для экономики слишком очевидны. В то время как другим странам удается достичь некоторых успехов в сопротивлении против тенденции к финансовой олигополии, США предоставили ей полную свободу. И американская система продолжает медленно двигаться вперед, потому что никто пока не может предложить жизнеспособную альтернативу.
Таким образом, США представляют собой странную комбинацию мощи и слабости, страну, которая способна продемонстрировать свою военную силу в самых удаленных уголках мира, но при этом неспособна решить собственные структурные проблемы. США настаивают на том, что их система управления, созданная в 18 веке, безупречна, и обрушиваются с яростной критикой на всякого, кто посмеет заявить об обратном. Между тем, любой, кто потрудился подробно изучить этот вопрос, понимает, что американская система далека от совершенства. Хотя США называют себя экспертом по демократии, на самом деле «мы, народ Соединенных Штатов», никогда не имел настоящей возможности голосовать по вопросу о сложной системе сдержек и противовесов, созданных во имя этого народа. Разумеется, американцы сами выбирали делегатов для участия в специальных ратификационных конвентах, и эти делегаты давали свое согласие на тот или иной документ. Но как отметил историк Форрест Макдональд (Forrest McDonald) около полувека назад, женщины, чернокожие, индейцы и те, у кого не было никакого имущества, не имели права принимать участия в голосовании, а три четверти американцев, имевших такое право, попросту игнорировали процесс выбора делегатов. Это вряд ли можно назвать активной поддержкой демократии.
Бесконечные осанны в адрес американской исключительности вовсе не являются признаком силы, а скорее представляют собой отчаянные попытки сохранить оптимизм, игнорируя реальность. Ромни может убеждать весь мир в том, что он никогда не поверит в закат Америки, и настаивать на американской исключительности. Но что именно он может сделать, чтобы остановить этот процесс? Когда американский журналист Рамеш Поннуру (Ramesh Ponnuru) говорит, что декаденты-европейцы «только и ждут, чтобы кто-нибудь потушил последний светильник в последней галерее Лувра», в то время как «американцы не готовы смиренно погрузиться в эту ночь», он упускает суть. Строчки Дилана Томаса (Dylan Thomas) звучат сегодня особенно актуально, потому что, независимо от того, насколько сильно мы сопротивляемся угасанию света, он все равно потухнет. Если словосочетание «американская исключительность» звучит сегодня все чаще, так происходит, потому что многие американцы изо всех сил стараются закрыть глаза на очевидное.
Нет ничего глупее, чем вступать в 21 век, опираясь на план управления, составленный в 18 веке. С таким же успехом можно было бы отправить солдата 18 века в битву против ракетного эсминца. Другими словами, годы политической системы США берут свое.
